Записки присяжного переводчика. Часть I. Надежда

В трудные кризисные времена мне довелось быть переводчиком в полиции. 

В большинстве стран мира (и Кипр не является исключением) при задержании иностранца государство обязано предоставить переводчика, который владеет его родным языком и языком страны, где произошел инцидент. 

До кризиса переводчику за час работы в полиции платили 17 евро, в суде — 30. В кризис квоты урезали на 30%, но даже 12 евро в час в полиции (и, соответственно, 20 евро в час — в суде) были хорошими деньгами по тем временам. 

Перевод показаний и подписание документов занимает не меньше двух часов, неполные часы округляются до полных в пользу переводчика.

Надо сказать, как только дела у меня наладились, я перестала ездить в полицию. В какой-то момент я исчерпала свой лимит «стороннего наблюдателя» маленьких человеческих трагедий и поняла, что не могу и не хочу больше все это видеть.

Начнем с того, что полицейский участок — не самое приятное место для молодой (или даже не очень) леди. 

Во-вторых, shit happens никак не с «девяти до пяти», а в самое разное время, чаще всего — по ночам, нередко — по выходным, в праздники. Особенно ДТП, пьяные драки, семейные разборки.

Мне приходилось ездить в деревни в горах по ночной трассе, концентрироваться и работать три-четыре часа и больше и на рассвете возвращаться домой со слезящимися глазами и квадратной головой от недосыпа и распирающих эмоций…

За два-три года, что я занималась переводами в полиции, бывало всякое. Случаи домашнего насилия, бракоразводные дела, криминальные разборки, наркоманы-домушники…

Врезалось в память несколько историй. Сегодня я расскажу первую из них.

Надежда

Я приехала по вызову в Отдел расследований криминальных преступлений. Было около полуночи в ночь на понедельник. В кабинете следователя сидела коротковолосая полноватая женщина лет 55-60. Приблизительно возраста моей мамы, отметила я про себя.

Она сидела, опустив голову, и курила без остановки, пока полицейские вводили меня в курс дела.

Состав преступления: украинка Надежда находилась на Кипре нелегально. Чем занималась и на какие средства жила все эти годы — не признается. Скорее всего, убирала дома или подрабатывала посудомойкой где-то в ресторане, а может, ухаживала за стариком. Туристическая виза, по которой она въехала в страну, просрочена восемь лет назад.

Мы перешли к делу, я сказала ей о ее правах, она лишь устало кивнула, не поднимая головы. Перешли к допросу. Я переводила ей вопросы следователя и ему — ее ответы, мы записали ее показания (он по-гречески, я — по-русски), я дала ей их, чтобы она прочитала перед тем, как подписывать. Она снова лишь устало махнула рукой, подписав, не глядя и избегая встречаться взглядом с кем-либо из нас.

Дело было почти закончено, я жутко хотела на волю, на свежий воздух — они на пару со следователем курили без остановки, я мечтала о том, чтобы поскорее убраться отсюда, принять душ, смыть с себя запах дыма и несчастья, которым, кажется, пропитаны стены этого здания, и рухнуть спать, а наутро забыть, как страшный сон.

В коридоре раздался шум и крики: привезли кого-то еще. Следователь вышел посмотреть, что происходит.

Надежда впервые взглянула на меня.

— Вы не знаете, если я поменяю паспорт, я смогу вернуться? Или у меня будет «черный лист»?

— Не знаю, к сожалению. — У меня чуть было не вырвалось «погуглите», но, взглянув на ее натруженные руки с сухой растрескавшейся кожей, я подумала, что она вряд ли знает, что такое интернет.

Мне обязательно нужно вернуться. У меня тут работа и 400 евро чистыми.

— Понимаю, — я не знала, как отделаться от этого разговора.

— А в Украине — дочка с больным ребенком…

— А что с ребенком? — почти машинально спросила я.

— ДЦП. Родовая травма. Ей пришлось уйти с работы, чтобы ухаживать за сыном, ему нужен круглосуточный уход. Ему уже 12, он не сидит, не ходит, ему нужно менять памперсы, кормить с ложечки, делать массаж…

— Беда какая…

— Да, через два года она родила второго — муж очень хотел, говорит, Павлик больной родился, надо нам и здорового ребеночка. Родилась Вита. С деньгами стало совсем плохо. Муж уехал на заработки в Россию, в Белгород, у него там родственники. Поначалу что-то присылал, потом все реже и реже, потом совсем пропал… Через год узнали, что познакомился там с женщиной, семья у него новая...

— А как же алименты?

Надежда посмотрела на меня с усмешкой.

— Та какие алименты, о чем речь… Кто его там найдет… Вот и осталась моя доченька в 26 лет с двумя детками на руках, один тяжело больной, и сам не живет, и ей жизни нет.

Я опустила глаза, не зная, что на это сказать. Ужасная ситуация.

— А у меня подруга вышла замуж за киприота, в Пафосе. Костас. У него фруКтария*. Хороший мужик, добрый. Своих троих детей вырастил, подругиных двоих растит как своих. Сестре своей помогает. Дай Бох ему… (она так и говорила: «Бох»).

Надежда снова замолчала.

Я уткнулась в свой телефон, не понимая, при чем тут Костас с его «фруктарией» и зачем мне об этом знать.

— Ну и вот, заболела у Костаса мать старенькая, слегла. Искали сиделку, ну подруга обо мне и вспомнила, — неожиданно продолжила свой рассказ Надежда. Прислали мне денег на дорогу, я и приехала. Жила с бабулечкой я шесть лет, не выезжала никуда. Жила я в ее доме, мы с ней вдвоем были. Костас все свежее привозил всегда. Я готовила, мыла ее, гулять вывозила в коляске. Деньги, что мне платили, все до копеечки Юле отправляла, на Павлика и им с Виткой. Она ему доктора хорошего нашла, в Киев свозили. Физиотерапия, массаж, витамины. Павлик наш начал улыбаться, в весе прибавил. Я на себя ничего не тратила, да и много ли мне надо? Сестра Костаса отдавала мне вещи, я еще Юлечке отправляла посылками. И для детей нам вещи давала. Дай Бох им, — снова повторила Надежда, махнув рукой куда-то в сторону окна.

Я слушала, не перебивая.

— А в прошлом году парализовало бабулечку, да и умерла через несколько месяцев… Отмучилась тоже, бедная, — ее глаза наполнились слезами. Кажется, Надежда искренне горевала о своей подопечной, доставлявшей ей столько хлопот.

— А как же вы?

— Костас и Лена, подруга, предложили мне оплатить обратный билет. Оставить они меня не могли, конечно. И так спасибо, выручили нас, шесть с лишним лет все же…

— А почему они вам документы не сделали? По закону к пожилому больному человеку, нуждающемуся в уходе, вполне легально можно привезти сиделку-иностранку.

— Чего не знаю, того не знаю… Я никогда не спрашивала, они сами не говорили… Может, так дешевле им было, что я «по-черному» работала… Ну так вот, осталась я без работы. Другая моя знакомая из Пафоса предложила мне переехать в Никосию, тут тоже какой-то дедушка больной, ну а мне-то хоть куда, лишь бы крыша над головой да платили бы каждый месяц, не надурили. А то ведь как бывает? Проработаешь месяц «по-черному», а тебя в конце месяца под зад ногой и на улицу, а куда ты пойдешь жаловаться, нелегалка? Никуда.

Она снова замолчала.

— У дедушки две дочки и сын, все живут отдельно, у них большие красивые дома… Боже мой, какие дома. Ты таких и не видела, — Надежда зажмурила глаза, вспоминая.

— Сады, лестницы мраморные, бассейны… По три ванных… И я это все мыла-убирала, возили меня, а по ночам старичок мой буянил, у него эта… как это… когда от старости из ума выживают?

— Деменция.

— Да, эта, она. Вот, у него видения, я спать боялась, однажды чуть не задушил… И тоже ему приготовить, покормить, помыть… А рано утром опять ехать им дома намывать. Я просто падала с ног. Похудела на 12 килограмм за несколько месяцев.

— Не пытались найти что-то другое?

— Пыталась, конечно, обещали в паре мест, но без документов никто брать не хотел, боялись. А документы сделать мне тоже не смогли, я же нелегалка. Я быстро убираю, и очень чисто. И вкусно готовлю. Пироги пеку. Хозяева были мной довольны. Вся загвоздка в документах… Но грех жаловаться, платили каждый месяц, кормили, вещи отдавали тоже. Я все Юле отправляла. И вот дернул же меня черт пойти сегодня погулять на турецкую сторону… Думаю, хоть что-то повидаю на Кипре, я тут восемь лет, а, кроме стариков больных, ничего и не видела. Подружки подбили, говорят, пошли, перейдем, там сядем на маршрутку, поедем к морю, очень красиво. И никто особо не смотрит документы. Ну и задержали меня на проверке паспорта с «нашей» стороны… Даже турецкую сторону не посмотрела. Как кур в ощип — поймали и привезли сюда еще днем, с двух часов тут держат.

— Вы ели что-нибудь?

— Да, они предложили что-то, я не могу сейчас есть. Лучше бы я умерла, дура я старая! Своими руками все испортила. Как я вернусь домой, что я Юле скажу? Как мы Павлика растить будем?

— А если вы будете с Павликом дома, а Юля на работу пойдет?

— Та думали об этом, Юля учительница в школе, дает уроки сейчас иногда, а в школе зарплата смешная, копейки… Нет, надо мне менять паспорт и снова сюда ехать. Только бы хозяева к дедушке никого не взяли за это время!

— Опять на эту каторгу?!

Во взгляде Надежды читались грусть и удивление одновременно.

— Я смогу помогать детям...

Вернулся следователь с полицейским.

Тот поздоровался только со мной и повернулся к Надежде:

Ну что, допрыгалась? И откуда вас всех черти несут, чего вам дома не сидится! Давай, на выход, повезем тебя сейчас. Переведи ей, — приказал он мне.

Я перевела ту часть, где он велел ей «на выход».

— Куда повезут? — в глазах Надежды был страх.

Я перевела ее вопрос полицейскому.

— Куда, куда. В отель пятизвездочный, — захохотал тот, радуясь собственному остроумию. — Будет тебе и завтрак, и обед, и ужин, и кофе — все за казенный счет.

— Извините, сейчас 4 часа утра, вы не могли бы по сути? — не выдержала я.

— В кутузку ее повезем, где сидят бабы вроде нее. Посидит пару недель, пока с билетом вопрос решится, и полетит к себе домой. А то ишь, на Кипр их всех несет, будто медом тут намазано.

— Надежда, вас на две недели поместят в депортационную тюрьму, пока решится вопрос с вашими документами и билетом.

Надежда снова опустила голову.

Полицейский вышел.

— Из того, что я слышала, там неплохие условия. Чисто, спокойно, хорошая еда, есть всякие занятия по интересам, — я понимала, каким бредом это звучит, но мне так хотелось хоть немного ее приободрить. Сказать хоть что-то позитивное.

Надежда ничего не ответила.

— Спроси ее, у нее есть деньги на билет? Или ей кто-то купит? — спросил следователь.

— У вас есть деньги на билет?

— Нет, прошлую зарплату уже отправила, за этот месяц еще не получила.

Я перевела коротко: «Нет, у нее нет денег на билет».

Следователь снова вышел.

— А ваши работодатели? Может, они оплатят? — это я спросила уже по собственной инициативе.

Ой, нет, о них даже упоминать нельзя! Я же нелегально у них работала. Если полиция узнает, кто они, им придется заплатить огромный штраф, тысяч 15, как мне говорили. Тогда они точно меня не возьмут обратно, если я вернусь.

— Что она говорит? — спросил вернувшийся в кабинет следователь.

— Говорит, что не знает, где взять деньги на билет.

— Ну вот, все как всегда. Они тут сидят годами, зарабатывают деньги, отправляют за границу, дома там строят… А как на билет — так нет денег. И отправляют их за наш же счет, на деньги налогоплательщиков. За наши с тобой деньги! — он поднял палец, чтобы я оценила важность сказанного, наверное, решив, что я недостаточно впечатлилась этой тирадой, потому что я промолчала.

— Но ей тогда придется посидеть подольше, конечно. Пока документы подготовят, пока очередь подойдет, а то их таких умных много…

— Что он говорит? — со страхом спросила Надежда.

— Я могу перевести то, что вы сказали? — спросила я его.

— Валяй!

— Он говорит, что, если не отыщется спонсор, который оплатит ваш билет, вас отправят за государственный счет, но процесс затянется, и все это время вы будете находиться в депортационной тюрьме.

— Сколько по времени?

Я задала ее вопрос следователю.

— Может, месяц, может, и все три. Никто не знает, зависит от очереди.

— Он сказал, от одного до трех месяцев, зависит от очереди.

— Да, это я поняла… Что же мне делать? — Надежда в растерянности смотрела на меня, как будто ожидая, что я сейчас что-нибудь соображу и выдам ей готовое решение.

— Надежда, дорогая, я правда не знаю… Может, ваша подруга сможет одолжить денег вам на билет? Они же раньше предлагали оплатить.

— Да, наверное, это единственный выход, хотя мне очень стыдно у них просить. Они говорили мне тогда после похорон: «Езжай, Надюша, домой». Предупреждали, что наживу проблем…

— Ну, сейчас особо вариантов нет. Они знают вашу ситуацию и, думаю, все поймут.

— Что она говорит? — перебил нас следователь.

— Думает, где достать денег.

— Ну, у нее будет время подумать. Все, у нас смена заканчивается, ее сейчас увезут.

— Надежда, за вами сейчас приедут. Моя часть работы закончена. Мне очень жаль, что с вами все это произошло… Я надеюсь, что выход найдется. Не отчаивайтесь.

— Я тоже надеюсь. Бох не оставит нас без помощи.

Я встала, прощаясь. Увидев, что я ухожу (единственный человек тут, который разговаривал с ней с уважением), Надежда взяла меня за руку. Даже схватила. Жестом утопающего. В ее больших голубых глазах плескалась паника.

Я ни в чем перед ней не виновата, но мне хотелось провалиться сквозь землю. Я сейчас приеду в чистую уютную квартиру, сниму с себя прокуренные вещи, приму душ, намажусь кремом и лягу спать в своей кровати.

А ее везут в тюрьму.

Я не знала, что мне делать.

Я испытала странное облегчение, когда вмешался полицейский:

— Не положен личный контакт, выходи.

И Надежде:

— Вставай, на выход.

Она повиновалась. Я положила руку ей на плечо:

Надежда, все будет хорошо. Я уверена. Хуже не бывает — значит, теперь будет только лучше.

— Да… Спасибо вам за все…

— Да за что спасибо… Если бы я могла для вас что-то сделать, — мне было трудно говорить. — Сил вам и огромной удачи. И здоровья Павлику! — я резко повернулась и вышла, почти выбежала. Меня душили слезы.

Я не знаю, что было дальше. Я много раз потом жалела, что не сообразила взять контакты Юли или подруги в Пафосе, чтобы спросить, получилось ли у Надежды вернуться и как вообще у них дела…

Остается только гадать. Но я долго думала об этой истории и до сих пор иногда мысленно возвращаюсь к ней.

Есть какая-то невероятная вселенская несправедливость в том, что человек не может просто работать на каторжной работе, которой и врагу не пожелаешь, чтобы зарабатывать деньги на самое необходимое — еду и медицинский уход для больного ребенка… И за этот адский труд ее выпроваживают из страны в наручниках, как опасную преступницу…

Не укладывается в голове. По сути все верно: нарушил закон — будь готов отвечать. С точки зрения законодательства Надежда — преступница.

Но почему это так трудно принять в вот таких случаях? Риторический вопрос, знаю…

_____

*φρουταρία — произносится как «фрутария» — в Греции и на Кипре магазин, где продаются свежие овощи, фрукты и зелень.